Неточные совпадения
— Может быть. Едут
на обед к товарищу, в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая женщина обгоняет их
на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, зa ней. Скачут во весь дух. К удивлению их, красавица
останавливается у подъезда того самого дома, куда они едут. Красавица взбегает
на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные маленькие ножки.
Проработав до
обеда мужицкого, до которого уже оставалось недолго, он вместе с подавальщиком вышел из риги и разговорился,
остановившись подле сложенного
на току для семян аккуратного желтого скирда жатой ржи.
Кити испытывала после
обеда и до начала вечера чувство, подобное тому, какое испытывает юноша пред битвою. Сердце ее билось сильно, и мысли не могли ни
на чем
остановиться.
Наши путешественники
останавливались только
на несколько минут для
обеда, причем ехавший с ними отряд из десяти козаков слезал с лошадей, отвязывал деревянные баклажки с горелкою и тыквы, употребляемые вместо сосудов.
Одинцова раза два — прямо, не украдкой — посмотрела
на его лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости в каждой черте, и подумала: «Нет… нет… нет…» После
обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя, что Базаров желает заговорить с нею, сделала несколько шагов в сторону и
остановилась.
Она до
обеда не показывалась и все ходила взад и вперед по своей комнате, заложив руки назад, изредка
останавливаясь то перед окном, то перед зеркалом, и медленно проводила платком по шее,
на которой ей все чудилось горячее пятно.
Как ни интересно было место,
на котором он
останавливался, но если
на этом месте заставал его час
обеда или сна, он клал книгу переплетом вверх и шел обедать или гасил свечу и ложился спать.
Сцены, характеры, портреты родных, знакомых, друзей, женщин переделывались у него в типы, и он исписал целую тетрадь, носил с собой записную книжку, и часто в толпе,
на вечере, за
обедом вынимал клочок бумаги, карандаш, чертил несколько слов, прятал, вынимал опять и записывал, задумываясь, забываясь,
останавливаясь на полуслове, удаляясь внезапно из толпы в уединение.
К
обеду, то есть часов в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые,
остановились перед широким крыльцом «Welch’s hotel» в Капштате и застали в сенях толпу наших. Каролина была в своей рамке, в своем черном платье, которое было ей так к лицу, с сеточкой
на голове. Пошли расспросы, толки, новости с той и с другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
Когда он вышел за ограду скита, чтобы поспеть в монастырь к началу
обеда у игумена (конечно, чтобы только прислужить за столом), у него вдруг больно сжалось сердце, и он
остановился на месте: пред ним как бы снова прозвучали слова старца, предрекавшего столь близкую кончину свою.
Лес кончился, и опять потянулась сплошная гарь. Та к прошли мы с час. Вдруг Дерсу
остановился и сказал, что пахнет дымом. Действительно, минут через 10 мы спустились к реке и тут увидели балаган и около него костер. Когда мы были от балагана в 100 шагах, из него выскочил человек с ружьем в руках. Это был удэгеец Янсели с реки Нахтоху. Он только что пришел с охоты и готовил себе
обед. Котомка его лежала
на земле, и к ней были прислонены палка, ружье и топор.
Когда они все бывали в сборе в Москве и садились за свой простой
обед, старушка была вне себя от радости, ходила около стола, хлопотала и, вдруг
останавливаясь, смотрела
на свою молодежь с такою гордостью, с таким счастием и потом поднимала
на меня глаза, как будто спрашивая: «Не правда ли, как они хороши?» Как в эти минуты мне хотелось броситься ей
на шею, поцеловать ее руку. И к тому же они действительно все были даже наружно очень красивы.
Полуянов долго не решался сделать окончательный выбор деятельности, пока дело не решилось само собой. Раз он делал моцион перед
обедом, — он приобретал благородные привычки, — и увидел новую вывеску
на новом доме: «Главное управление Запольской железной дороги». Полуянов
остановился, протер глаза, еще раз перечитал вывеску и сказал всего одно слово...
Поехал дальше. Давыдовых перегнал близ Нижне-удинска, в Красноярске не дождался. Они с детьми медленно ехали, а я, несмотря
на грязь, дождь и снег иногда, все подвигался
на тряской своей колеснице. Митьков, живший своим домом, хозяином совершенным — все по часам и все в порядке. Кормил нас
обедом — все время мы были почти неразлучны, я
останавливался у Спиридова, он еще не совсем устроился, но надеется, что ему в Красноярске будет хорошо. В беседах наших мы все возвращались к прошедшему…
Обед имел быть устроен в парадной половине господского дома, в которой
останавливался Евгений Константиныч. Кухня набоба оставалась еще в Кукарском заводе, и поэтому
обед предполагался
на славу. Тетюев несколько раз съездил к Нине Леонтьевне с повинной, но она сделала вид, что не только не огорчена его поведением, но вполне его одобряет, потому что интересы русской горной промышленности должны стоять выше всяких личных счетов.
Dixi et animam levavi, [Сказал — и облегчил душу] или в русском переводе: сказал — и стошнило меня. Дальше этого profession de foi [исповедания веры] идти было некуда. Я очень был рад, что в эту минуту наш поезд
остановился и шафнер объявил, что мы
на полчаса свободны для
обеда.
Джемма молчала почти все время, но никогда ее лицо не было прекраснее и светлее. После
обеда она отозвала Санина
на минуту в сад и,
остановившись около той самой скамейки, где она третьего дня отбирала вишни, сказала ему...
Это было после
обеда. Слон зашагал по Большой Пресне, к великому ужасу обывателей и шумной радости мальчишек и бежавшей за ним толпы. Случилось это совершенно неожиданно и в отсутствие его друга сторожа. Другие сторожа и охочие люди из толпы старались, забегая вперед, вернуть его обратно, но слон, не обращая внимания ни
на что, мирно шагал, иногда
на минуту
останавливаясь, поднимал хобот и трубил, пугая старух, смотревших в окна.
Мы должны из мира карет мордоре-фонсе перейти в мир, где заботятся о завтрашнем
обеде, из Москвы переехать в дальний губернский город, да и в нем не
останавливаться на единственной мощеной улице, по которой иногда можно ездить и
на которой живет аристократия, а удалиться в один из немощеных переулков, по которым почти никогда нельзя ни ходить, ни ездить, и там отыскать почерневший, перекосившийся домик о трех окнах — домик уездного лекаря Круциферского, скромно стоящий между почерневшими и перекосившимися своими товарищами.
Проехала печальная процессия, и улица вновь приняла свой обычный вид. Тротуары ослизли,
на улице — лужи светятся. Однако ж люди ходят взад и вперед — стало быть, нужно. Некоторые даже перед окном фруктового магазина
останавливаются, постоят-постоят и пойдут дальше. А у иных книжки под мышкой — те как будто робеют. А вот я сижу дома и не робею. Сижу и только об одном думаю: сегодня за
обедом кислые щи подадут…
Васильков.
Остановимся пока
на полдороге. Поболтаем полчасика до
обеда. Ты меня, Лидия, прости, я тебя так часто оставляю одну.
Вот же я, заговорившись о почтенных моих родителях, забыл,
на чем
остановился… Да, о Кондрате Даниловиче, что вместе с прочими зван был
на обед и послушать нашей учености.
На этой станции поезд
останавливался на сорок минут и предлагался
обед пассажирам.
На Воздвиженье, 14 сентября, был храмовой праздник. Лычковы, отец и сын, еще с утра уезжали
на ту сторону и вернулись к
обеду пьяные; они ходили долго по деревне, то пели, то бранились нехорошими словами, потом подрались и пошли в усадьбу жаловаться. Сначала вошел во двор Лычков-отец с длинной осиновой палкой в руках; он нерешительно
остановился и снял шапку. Как раз в это время
на террасе сидел инженер с семьей и пил чай.
Зашабашили к
обеду. Алексею не до еды. Пошел было в подклет, где посуду красят, но повернул к лестнице, что ведет в верхнее жилье дома, и
на нижних ступенях
остановился. Ждал он тут с четверть часа, видел, как пробрела поверху через сени матушка Манефа, слышал громкий топот сапогов Патапа Максимыча, заслышал, наконец, голос Фленушки, выходившей из Настиной светлицы. Уходя, она говорила: «Сейчас приду, Настенька!»
Отъехавши верст сорок, он опять
остановился кормить, отдохнул в сенях
на постоялом дворе и в
обед вышел
на крыльцо и велел поставить самовар; достал гитару и стал играть; вдруг ко двору подъезжает тройка с колокольчиком, и из повозки выходит чиновник с двумя солдатами, подходит к Аксенову и спрашивает: кто, откуда?
— Не проходит
обеда и чая, чтобы вы не поднимали шума. Ваш хлеб
останавливается у всех поперек горла… Нет ничего оскорбительнее, унизительнее, как попреки куском хлеба… Вы хоть и отец, но никто, ни бог, ни природа не дали вам права так тяжко оскорблять, унижать, срывать
на слабых свое дурное расположение. Вы замучили, обезличили мать, сестра безнадежно забита, а я…
Приказчик Низовьева занимал чистенький домик,
на выезде. Он до
обеда уехал в город — приготовить квартиру, где и Теркин должен был
остановиться, вместе с Низовьевым. От него узнал он, что предводителем в уезде — Петр Аполлосович Зверев.
Я не мог
останавливаться по дороге, боясь лишних расходов и чувствуя себя еще слишком малоподготовленным, и прямо из Парижа
на другой же день перед
обедом прибыл в Мадрид и
на перроне вокзала увидал горб и ласковое лицо моего парижского собрата.
Иногда к нам приезжал и
останавливался на день,
на два мамин брат, дядя Саша, акцизный чиновник из уезда. Перед
обедом и ужином он всегда выпивал по очень большому стаканчику водки и просиживал в клубе за картами до поздней ночи. У него была светло-рыжая борода, отлогий лоб и про себя смеющиеся глаза; я чувствовал, что весь дух нашей семьи вызывал в нем юмористическое уважение и тайную насмешку. Про Бокля он откровенно выражался так...
После плотного
обеда, пройдя верст десять, шайка
остановилась ночевать в корчме, выступила
на заре и рано утром была в местечке Бабиновичи.
Не успели доехать и
остановиться у какого-то крестьянина, как Александр и Антон уже достали откуда-то бредень и пошли
на реку ловить рыбу. Поймали пять маленьких щучек и около сотни раков, из которых
на следующий день мамаша сварила нам превосходный
обед.
На третий день праздника после
обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна-шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, чтó она делает, потом подошла к матери и молча
остановилась.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время
обеда. Уйдя к себе, она, сидя
на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей
на глаза. Анна Михайловна с письмом
на цыпочках подошла к комнате графини и
остановилась.